"Депрессивные" стишки

[paia]

АВГУСТ

Еще горят лучи под сводами дорог,
Но там, между ветвей, всё глуше и немее:
Так улыбается бледнеющий игрок,
Ударов жребия считать уже не смея.

Уж день за шторами. С туманом по земле
Влекутся медленно унылые призывы...
А с ним всё душный пир, дробится в хрустале
Ещё вчерашний блеск, и только астры живы...

Иль это - шествие белеет сквозь листы?
И там огни дрожат под матовой короной,
Дрожат и говорят: "А ты? Когда же ты?"-
На медном языке истомы похоронной...

Игру ли кончили, гробница ль уплыла,
Но проясняются на сердце впечатленья;
О, как я понял вас: и вкрадчивость тепла,
И роскошь цветников, где проступает тленье...

И. Анненский

Вот, кто на самом деле "изысканность русской медлительной речи". Анненский нёс в себе разлом между мистической душой и атеистическим воспитанием (воспитывался в семье брата-народника). Отсюда его невротизм, этот барин (за ним слуга стульчик в парк носил) был носителем сознания XX века, хотя умер 100 лет назад.
Иннокентий Фёдорович Анненский признаётся учителем наших великих поэтов - Мандельштама, Пастернака (ср., к примеру, два "Августа"), Ахматовой, Маяковского (лесенка у последнего - от Анненского), оказали влияние его стихи и на Блока.

[paia]

Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это -
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
переходят в положенном месте асфальт. Свобода -
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.


Это окончание цикла "Часть речи" (1975-1976), входящего в одноимённый сборник, наверное, лучший у Бродского. Цикл по сути является поэмой. Вопрос об истоках «Части речи» — новой разновидности русской поэмы ХХ века — требует отдельного исследования. Однако укажем произведение начала столетия, где фрагменты объединяются таким же образом. Оно принадлежит перу поэта, которого Бродский очень любил в юности и «активно» не любил в зрелые годы: речь идет о цикле А.А.Блока «На поле Куликовом», который с полным правом можно назвать поэмой. Воспоминание героя о возлюбленной, переход от земного бытия к потустороннему и существование там (одновременно это жизнь на чужбине; ср. также «жизнь в раю» в «Ты забыла деревню...« и упоминавшееся выше странствие души); бытие в «предсмертии»; корни творчества персонажа; процесс создания стихотворения. Обращения к ним из текста в текст соединяет цикл в неразрывное целое с высокой смысловой плотностью; четко прослеживается их развитие и его результаты. Так создается единая линия, которая превращает цикл в поэму.

Мне нравятся первых две строки, особенно - первая

Иосиф Александрович Бродский родился 24 мая 1940 года; Осип (Иосиф) Эмильевич Мандельштам умер в конце 1938 года...
Общее: чрезвычайно умные, очень независимые, евреи с духовной потребностью в христианстве (ОМ принял обряд - стал протестантом в 20 лет, ИБ, написавший много стишков на христианские темы, хотел стать кальвинистом), обоих травила власть, оба считали себя поэтами-смысловиками, оба писали ещё прозу и статьи, оба не имели высшего образования, бОльшую часть жизни прожили в Ленинграде, оба дружили с Ахматовой
Но велика и разница. ОМ был хрупким юношей со слабым здоровьем (астма), ИБ был сильным и крепким по молодости. Важнее, впрочем, другое. ОМ был гораздо светлее, ИБ вообще на его фоне, скорее, с богооставленным сознанием.
Первый остался, второй эмигрировал. Первого последние годы жизни не печатали, второго наградили Нобелевской премией. Диаметрально противоположное отношение к Цветаевой (ОМ: "Я - антицветаевец"; ИБ считал МЦ лучшим поэтом века и немало написал о ней). Но в юности ОМ пережил роман с МЦ

[paia]

* * *

Там человек сгорел
Фет

Как тяжело ходить среди людей
И притворяться непогибшим,
И об игре трагической страстей
Повествовать еще не жившим.

И, вглядываясь в свой ночной кошмар,
Строй находить в нестройном вихре чувства,
Чтобы по бледным заревам искусства
Узнали жизни гибельной пожар!

А. Блок

[paia]

С ЧЕТЫРЕХ СТОРОН ЧАШИ

Нежным баловнем мамаши
То большиться, то шалить...
И рассеянно из чаши
Пену пить, а влагу лить...

Сил и дней гордясь избытком,
Мимоходом, на лету
Хмельно-розовым напитком
Усыплять свою мечту.

Увидав, что невозможно
Ни вернуться, ни забыть...
Пить поспешно, пить тревожно,
Рядом с сыном, может быть,

Под наплывом лет согнуться,
Но, забыв и вкус вина...
По привычке всё тянуться
К чаше, выпитой до дна.



Ассоциации: Пушкин, Дюрер...

[paia]

* * *

Полу-жалость. Полу-отвращенье.
Полу-память. Полу-ощущенье,
Полу-неизвестно что,
Полы моего пальто...

Полы моего пальто?
Так вот в чём дело!

Чуть меня машина не задела
И умчалась вдаль, забрызгав грязью.
Начал вытирать, запачкал руки...

Все ещё мне не привыкнуть к скуке,
Скуке мирового безобразья!

[paia]

ИЗ ДНЕВНИКА

Должно быть, жизнь и хороша,
Да что поймёшь ты в ней, спеша
Между купелию и моргом,
Когда мытарится душа
То отвращеньем, то восторгом?

Непостижимостей свинец
Всё толще над мечтой понурой,—
Вот и дуреешь наконец,
Как любознательный кузнец
Над просветительной брошюрой.

Пора не быть, а пребывать,
Пора не бодрствовать, а спать,
Как спит зародыш крутолобый,
И мягкой вечностью опять
Обволокнуться, как утробой.

[paia]

СТИХИ, СОЧИНЕННЫЕ НОЧЬЮ ВО ВРЕМЯ БЕССОННИЦЫ

Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздается близ меня,
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня...
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шепот?
Укоризна или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовёшь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу...

1830

Н. А. Бердяев о Пушкине:
Отблеск рая лежит на поэзии Пушкина, в ней преодолевается тяжесть «мира». Искусство Пушкина и не христианское и не языческое искусство, а искусство райское. Пушкин, единственный русский писатель ренессансного типа...
Как видно из этих стишков, была и нашему главному гармонизатору, занесшему нам песен райских, свойственны иногда депрессивные ноты. Тут можно вспомнить и замечательное "Воспоминание", - не все знают, что оно было сначала гораздо длиннее. И, конечно, самый грустный стишок, также написанный в 1828 году:

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?...
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.

[paia]

* * *

Когда я устаю от пустозвонства
Bо все века вертевшихся льстецов,
Мне хочется, как сон при свете солнца,
Припомнить жизнь и ей взглянуть в лицо.

Незванная, она внесла, во-первых,
Bо всё, что сталось, вкус больших начал.
Я их не выбирал, и суть не в нервах,
Что я не жаждал, а предвосхищал.

И вот года строительного плана,
И вновь зима, и вот четвертый год,
Две женщины, как отблеск ламп "Светлана",
Горят и светят средь его тягот.

Мы в будущем, твержу я им, как все, кто
Жил в эти дни. А если из калек,
То всё равно: телегою проекта
Нас переехал новый человек.

Когда ж от смерти не спасет таблетка,
То тем свободней время поспешит
В ту даль, куда вторая пятилетка
Протягивает тезисы души.

Тогда не убивайтесь, не тужите,
Всей слабостью клянусь остаться в вас.
А сильными обещано изжитье
Последних язв, одолевавших нас.

[paia]

* * *

Я буду метаться по табору улицы тёмной
За веткой черемухи в чёрной рессорной карете,
За капором снега, за вечным, за мельничным шумом...

Я только запомнил каштановых прядей осечки,
Придымленных горечью, нет - с муравьиной кислинкой,
От них на губах остается янтарная сухость.

В такие минуты и воздух мне кажется карим,
И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой,
И то, что я знаю о яблочной, розовой коже...

Но всё же скрипели извозчичьих санок полозья,
B плетёнку рогожи глядели колючие звезды,
И били вразрядку копыта по клавишам мёрзлым.

И только и свету, что в звёздной колючей неправде,
А жизнь проплывёт театрального капора пеной;
И некому молвить: "Из табора улицы тёмной..."

Весна 1925


Стихотворение не подлежит логическому анализу (хотя знаю попытку такого разбора). Эта нечто новое, здесь уже работает одна внутренняя мелодия стиха
Обращено к Ольге Ваксель, в которую поэт был влюблён.

Это была красавица из дворянского рода, талантливая, с печатью трагедии на лице. Теперь об их отношениях написана книга и снят фильм.

После этого стишка ОМ надолго замолчал: дальше было идти некуда, всё было сказано.

[Анастасия]

Печать трагедии на лице.. а сколько таких судеб!
Женщины морщат и сегодня свои красивые лица.
Она воспета поэтом... а сколько проходят мимо!
Её полюбил и рассказал - как оголил душу
Мастер Слова... .

[paia]

Не думаю, что таких, как Ольга Ваксель, было много. Она стишки писала и рецензии, рисовала, играла в кино. Причём режиссеры Козинцев и Трауберг ей говорили, что она слишком для них красива и женственна, чтобы сниматься в комедиях

Вот, какую замечательную эпитафию написал Мандельштам, узнав о её самоубийстве.


* * *

Возможна ли женщине мёртвой хвала?
Она в отчужденьи и в силе,
Её чужелюбая власть привела
К насильственной жаркой могиле.

И твёрдые ласточки круглых бровей
Из гроба ко мне прилетели
Сказать, что они отлежались в своей
Холодной стокгольмской постели.

И прадеда скрипкой гордился твой род,
От шейки её хорошея,
И ты раскрывала свой аленький рот,
Смеясь, итальянясь, русея...

Я тяжкую память твою берегу --
Дичок, медвежонок, Миньона,--
Но мельниц колёса зимуют в снегу,
И стынет рожок почтальона.

3 июня 1935, 14 декабря 1936

[Анастасия]

- красивых женщин и талантливых на Руси много!
- они трагичны по-своему и прекрасны.
Народная мудрость: не родись красивой, а родись счастливой.
- и что наши взгляды не совпадают - вполне нормально и объяснимо.